– В региональной историографии много лакун, связанных с изучением женской повседневности, особенно телесности и сексуальности. Традиционная культура подразумевала, что на эти темы «не принято говорить», что в итоге привело к усеченности источниковой базы, – пояснила Юлия Литвин, которая использовала в работе комплекс историко-этнографических и лингвистических источников, а также собственные экспедиционные материалы.
Юлия Литвин, научный сотрудник сектора этнологии ИЯЛИ КарНЦ РАН. Фото: М. Дмитриева / Служба научных коммуникаций КарНЦ РАН
Так, переход молодой карелки в девичество имел ритуально-магическое, визуальное и социальное измерения. Существовали предписания для девушки в период менструации. Было запрещено посещать общественные места, ограничивалась хозяйственная деятельность. Считалось, что женская «нечистота» повлияет на результаты труда. Бытовал запрет на все, что связано с очистительной семантикой, например, на стирку белья или мытье полов. Предполагалось, что в противном случае в доме будет много клопов. Одновременно представление о женской «нечистоте» в этот период сочеталось с расширением ее ритуальных функций, в том числе в области лечебной и любовной магии.
В карельском языке обозначения менструаций использовались лексемы, обозначающие предметы одежды или указывающие на материал, так как нижняя рубаха часто использовалась в качестве прокладок: sobahižet (soba — одежда, белье), räččinälliset (räččin – нижняя рубаха, сорочка) — буквально «рубашечные». Визуальными маркерами половой зрелости служили новые элементы одежды и использование красного цвета в орнаменте. Примерно с этого времени девушка начинала активно участвовать в молодежных играх и посиделках.
Чтобы сохранить честь, репутацию и в то же время выглядеть привлекательной для противоположного пола, крестьянской девушке приходилось соблюдать равновесие между предписанной моралью и необходимой активностью, необходимой для поиска супруга. Во время праздников незамужняя крестьянка могла позволить себе более вольную трактовку норм поведения.
Карельская семья из д. Вокнаволок. Фотограф А. Р. Ниеми, 1904. Virtaranta P. Vienan kyliä kiertämässä. Helsinki, 1978
Следующим важнейшим этапом в жизни женщины, отражавшимся не только на телесном уровне, но и влекущим за собой изменение социального статуса, была беременность. Рожали скрытно – в бане или хлеву – лежа, стоя на корточках или сидя на деревянном ведре. На роды, особенно первые, старались приглашать повитуху или свекровь, после 1945 г. – акушерку. Хотя частные отлучки из дома на время полевых работ могли застать роженицу и в поле, и в лодке, и в дороге. Для облегчения родов совершались различные манипуляции, имитирующие выход ребенка — развязывали узлы на одежде, снимали пояс, распускали волосы.
Описание родов пожилыми женщинами указывает на нормирующую модель поведения – роженицы должны быть терпеливыми и выносливыми:
«...Время рожать. (…) Я говорю: „Ой, мама, заболела, не могу“. А осталось еще ведро, может, картошки посадить. Она говорит: „Иди домой, затопи печку и начинай варить ужин, а я закончу и пойду корову встречать“. Она приходит, а я валяюсь. (...) Вечером как начало меня катать и до 6 утра. Вечером я говорю [маме]: „Иди за Ольгой“. Мама отвечает: „Пойду я за акушеркой – у нее маленький ребенок, будет тут она с тобой сидеть“. Я говорю: „Что я всю ночь буду мучиться?“ Она отвечает: „Может, и всю ночь“», – цитирует респондентку 1927 года рождения исследовательница.
– Эта цитата любопытна по многим причинам. Она указывает на сохранение даже в послевоенные годы, в данном случае речь идет о 1952 г., традиции работать до последних минут, на нежелание привлекать посторонних к родам, на важность женского межпоколенческого опыта с его ориентацией на преодоление боли, – отмечает Юлия Литвин.
В досоветский период первое время после родов женщина проводила в изоляции. Ей нельзя было есть вместе с семьей, ходить на кладбище, в церковь, в гости. Переходный статус родильницы указывал на ее «нечистоту», опасность для окружающих, но также на ее уязвимость для потусторонних сил. Мать могли отстранить от кормления ребенка грудью в первый раз. Вместо этого ему давали тряпичную соску, смоченную сладкой водой, или рожок с кипяченым или парным молоком. При этом одежда и предметы, использованные при родах, обретали сакральное значение для новорожденного и служили для его защиты.
Женщина за взбиванием масла, д. Каменное озеро, Ухтинский р-он, 1927–1928 (Российский этнографический музей). Финно-угорский мир в фотографиях и документах. Научное наследие Л. Л. Капицы. СПб., 2017. С. 60.
В многопоколенной семье рождение невесткой ребенка, особенно мальчика, укрепляло ее позиции в доме и расширяло права. Завершение репродуктивного возраста хозяйки означало начало перехода власти от свекрови к невестке.
Основными для пожилых карелок были воспитательная и соционормативная функции. Они присматривали за детьми, а также осознавали себя отдельным сообществом, надзирающим и контролирующим сельскую общину. Сложение хозяйственных полномочий открывало новые возможности для самореализации пожилой женщины за пределами семьи. Она могла стать знахаркой, повитухой, причитальщицей. Эти занятия становились доступными в том числе по причине наступившей женской «чистоты» – отсутствия менструации и сексуальных отношений.
«Женская телесность в традиционной культуре функционирует на физическом и символическом уровнях, которые проявляются в визуальных маркерах, поведении и даже позах. Телесность связана с миром вещей и пространством. Обращение к этой теме не только приоткрывает табуированную в традиционной культуре строну жизни, но и позволяет расширить наши представления о женском опыте, увидеть процесс преобразования физиологической данности в культурные традиции», – резюмировала автор статьи.
